В теме использовались материалы музея «Боевой славы» МАОУСОШ № 1 г. Малая Вишера


Воспоминания о командире дивизии Афанасии Васильевиче Лапшове.

Писать свои воспоминания о событиях более чем тридцатилетней давности, да и еще на 77-м году жизни, когда память не только задернута временем, но и ослаблена возрастом, очень и очень трудно.
Чтобы восстановить в памяти содержание и ход событий в их последовательности, вспомнить обстоятельства, им сопутствовавшие, их детали и лиц к ним причастных, в данном случае потребовалась исключительная и длительная по времени работа мозга.
Взяться за этот труд меня побудили не только и не столько, сделанные мне на это предложения, сколько та память и глубочайшее уважение, которое я храню, и сохраню до гроба, к моему первому в Великой Отечественной войне боевому начальнику, комдиву 259-й стрелковой Афанасию Васильевичу Лапшову.
Поскольку разные события этого периода зафиксировались в моей памяти с неодинаковой отчетливостью, а иные и вовсе в ней не удержались, дать их описание в виде непрерывной цепи я не смог. Получилась лишь фрагментарная картина пережитого мною за пять месяцев пребывания в 259-й стрелковой дивизии.
Мало того, не исключаю возможность, что отдельные события и эпизоды в моем изложении могут оказаться смещенными относительно друг друга в пространстве и во времени. В этом случае заранее приношу свои извинения за ослабление памяти.
В достоверности сообщаемого мною, в тех случаях, когда в эпизодах участвовал я сам, прошу не сомневаться. Естественно, что за написанное со слов других (о чем у меня везде оговорено) такого ручательства я дать не могу.
В некоторых случаях, с целью подчеркнуть оттенки в отношениях к данному факту со стороны определенных лиц, я прибегаю к форме диалога. Это проще и легче. Однако, нельзя считать такие диалоги приведенными с протокольной точностью. Излагал я их по памяти, по словам, которыми старался каждый раз с наибольшей точностью передать смысл имевшего место высказывания.
И, наконец, прошу учесть, что все написанное здесь есть результат наблюдений и умозаключений одного лица, стоявшего на определенной ступени служебной лестницы, ч которой на события открывается обзор, не всегда достаточный для объективных выводов и оценок.
Например, некоторые упорные и кровопролитные бои, которые вела 259-я стр.дивизия (бои на р. Питьба, у Ольховских хуторов и т.п.), представлялись мне, командиру саперного батальона стрелковой дивизии, как безрезультатные, бесплодные. между тем, в общем масштабе операции армии или фронта, в которой 259-я стрелковая дивизия возможно выполняла вспомогательную задачу, чего мне знать дано не было, все это могло выглядеть совсем иначе.
Возможно, что усилия и потери дивизии, в указанных боях отвлекавших на себя силы противника, обеспечили успех наших ударов на других направлениях. Может быть и так!
Но я написал здесь о событиях и людях так, как они виделись мне и как они вспоминались мной.
Несколько слов о себе.
Родился в 1896 году, на Дальнем Востоке в семье офицера. Воспитывался и учился в кадетском корпусе и военно-инженерном училище. С февраля 1915 по сентябрь 1917 года служил офицером, в строю, на фронтах империалистической войны (с субалтерн-офицером и до командира саперной роты).
С марта 1918 года в рядах Красной Армии. В 1923 году окончил Военно-электротехническую академию и получил диплом инженера. До 1 октября 1928 года нес службу на строевых и технических должностях в РККА. С 1 октября 1928 года в резерве нач.состава и на работе в промышленности в качестве инженера.
22-е июня 1941 года застало меня в Москве, на должности главного инженера по капитальному строительству одного из заводов оборонного значения.
8 июля 1941 года был призван в армию и в сентябре того же года убыл на фронт, в распоряжение штаба Северо-Западного фронта, в гор. Валдай Новгородской области.

Прибытие в 259-ю стрелковую дивизию и первое знакомство с А.В.Лапшовым.

В начале октября 1941 года я получил назначение командовать 427-м саперным батальоном 259-й стрелковой дивизии и прибыл к месту назначения.
Дивизия, после тяжелых оборонительных боев в районе Старая Русса, была выведена в резерв фронта, в район Ивантеево - Бол. Уклейно (20-25 км от г.Валдай), где приводила себя в порядок и пополнялась.
Командира дивизии полковника А.В. Лапшова и ее комиссара - полкового комиссара Павла Борисовича Майзеля я нашел на КП(д. Ивантеево), где в это время проводился сбор командиров частей и начальников служб дивизии.
Внешнее впечатление командир дивизии произвел на меня более чем благоприятное. Выше среднего роста, суховатого сложения, стройный и подтянутый, с быстрыми и четкими движениями, он являл собой образец вымуштрованного строевого командира. К тому же тонкие черты смуглого лица, орлиный профиль и живые быстрые глаза выдавали в нем человека недюжинной воли, весьма энергичного и решительного.
Представившись полковнику, как того требовал устав и личные строевые навыки, я вызвал с его стороны заметное к себе любопытство.
Дело в том, что предстал я перед ним в достаточно неказистом виде: в неперешитом, едва пригнанном обмундировании, в кирзовых сапогах и... в нестроевом звании «военинженера 3-го ранга».
За этим последовал примерно следующий диалог:
- Из запаса?
- Так точно!
- Чем занимались до призыва?
- Работал инженером на заводе.
- Сколько вам лет?
- Сорок пять!
- ... тогда значит, в старой армии служили?
- Так точно! Служил!
- Последний чин?
- Поручик!
Затем, довольный своей догадкой, обращаясь к комиссару, Лапшов бросает:
- Я ведь ихнего брата по ухваткам узнаю, издалека!
После этого полковник представил меня собранию командиров и пригласил к ужину, за которым состоялось более подробное наше знакомство друг с другом.
По-видимому, полковник остался вполне доволен новоприбывшим командиром. К концу ужина он обращался ко мне ужина «ты».
Меня сразу расположили к Лапшову его прямолинейность и откровенность в суждениях, доверчивость и непредвзятое отношение к собеседнику. С таким характером легко жить с людьми и вести их за собой, подумалось мне тогда. Впоследствии, наблюдая за Афанасием Васильевичем в боевой обстановке, я в этом убедился воочию.
Конечно, как и всякий смертный, Лапшов не был свободен от слабостей и недостатков, но поскольку отдельные стороны характера этого примечательного человека открывались мне последовательно, в ходе дальнейшего с ним общения, о них будет сказано впереди.
В первой же беседе со мной Афанасий Васильевич рассказал немного о себе. Он из крестьян. В старой армии окончил учебную команду и носил нашивки старшего унтер-офицера. В империалистическую войну воевал в пехоте. Имел несколько Георгиевских крестов и медалей. Воевал и в Гражданскую и вот, дескать, ...выслужился.
Скупо и скромно.
Тогда же, как и не один раз впоследствии, Лапшов посетовал на недостаточность своего образования: «Мне бы поучиться!».
Свое уважительное отношение к науке, к знаниям он проявлял постоянно, требовал от подчиненных неустанно учиться и самим учить своих подчиненных.
Всегда с удовольствием и интересом слушал он, в часы досуга, или совместного нашего скитания по частям дивизии мои рассказы о Петре Первом, Суворове, Кутузове, Наполеоне и других военных деятелях и полководцах. Любил слушать их поучения и изречения, а также примеры из истории войн.
Впоследствии уже я узнал, что Лапшов окончил курсы «Выстрел», воевал в Испании, где и женился. Войну в 1941 году начал в Бессарабии командиром стрелкового полка.

Действия 259-й стрелковой дивизии. Оборона и оставление гор. Малая Вишера

Осложнившаяся в среднем течении реки Волхов обстановка помешала дивизии закончить полностью свое доукомплектование и довооружение. В начале второй половины октября 1941 года она была погружена в районе Валдая в вагоны и переброшена в район Малой Вишеры, где вошла в состав 52-й армии.
Вверенный мне 427-й саперный батальон, следовавший едва ли не в первом эшелоне дивизии, выгрузился 21-22 октября 1941 года на путях станции Малая Вишера, Октябрьской железной дороги.
Выгрузившиеся части дивизии, получив задачу на оборону города, с утра 23 октября приступили к ее организации. Строились огневые точки, на основных направлениях ставились противотанковые минные поля. Весь этот день обстановка для дивизии была тревожной.(Фактически 259-я стр.дивизия вступила в боевые действия с 21 октября под дер. Некрасово, в тот же день немцами был захвачен первый пленный из этой дивизии - И.Н.)
Противник форсировал реку Волхов и развивал наступление в направлении города Малая Вишера. Части 259-й стр.дивизии выгружались из эшелонов и в городе и на подступах к нему. В воздухе беспрепятственно два-три раза в день появлялся немецкий самолет-разведчик, а к вечеру противник открыл артиллерийский огонь по железнодорожным путям станции Малая Вишера.
Утром 24 октября пехота противника начала наступление на город (23 октября - И.Н.).
С запада город оборонял батальон стрелкового полка, усиленный тремя ротами вверенного мне 427-го саперного батальона. Командовал стрелковым батальоном капитан Закиров, казах по национальности, мужественный и энергичный командир.
Оборонявшиеся подразделения стрелков и саперов не поддерживались ни артиллерийским огнем (артполк дивизии, кажется, еще выгружался где-то на дальних подходах к городу), ни минометами, которых дивизия еще не имела.
Саперные роты располагали только трехлинейные винтовками, часть которых к тому же не имела штыков. На весь мой батальон выдали лишь два автомата ППШ (с одним диском каждый) и 3-4 самозаряжающиеся винтовки СВТ. Пулеметов не было никаких.
Атаковали нас части 126-й пехотной дивизии немцев. Неся большие потери, главным образом от минометного огня противника, мы не смогли долго продержаться и к вечеру 24 октября были расчленены и оттеснены с западной окраины города.
Продолжая вести уличный бой, одна из моих саперных рот была окружена в кварталах города и погибла почти полностью. Я же с двумя другими ротами батальона и примкнувшими к нам группами стрелков был отжат к железной дороги.
Здесь, зацепившись за вокзальные здания и станционные сооружения, мы сдерживали противника до темноты. Ночью к нам подошел стрелковый полк подполковника Антропова, с которым мне был передан приказ комдива вывести саперный батальон из боя и поступить с ним в резерв дивизии.
Утром 25-го остатки 427-го батальона, двигаясь вдоль железной дороги на юго-восток, присоединились к штабу дивизии на разъезде Сюйська.
С тяжелым сердцем шагал я во главе двух-трех сотен людей, обескураженных неудачей первого столкновения с врагом. Еще более расстроенным казался шагавший рядом комиссар батальона Кузнецов, культурный и честный человек, бескомпромиссный партиец и патриот. Педагог по профессии, он тоже недавно был призван в армию.
Что мы скажем своему начальству в дивизии? Все ли мы сделали, чтобы устоять там, где нас поставили? Чем объясним неудачу? С гнетущим чувством неоправданного доверия к себе входил я в избу, где помещался КП дивизии. И вдруг, уже на пороге, столкнулся с... Лапшовым и Майзелем.
Встреча была, вопреки ожиданию, совсем не драматичной. Командир дивизии был искренне обрадован нашему появлению. Он не только не стал нас ни в чем упрекать или выговаривать, а, напротив, с сочувствием и одобрением выслушал мой подробный доклад о событиях прошедшего дня. Как можно было его понять, мы выполнили, оказывается, свою задачу уже тем, что задержали противника на время, достаточное, чтобы части дивизии закончили выгрузку из эшелонов и сосредоточились в указанных для них пунктах.
Полковник сам выглядел бодро и, как всегда, был деятелен и энергичен. Заметно расстроило его только сообщение о наших потерях. Выйдя к вышедшим из боя саперам, он в непродолжительной сердечной беседе сумел оживить их и возвратить им бодрое, веселое расположение духа.
Здесь он открылся мне и как незаурядный, вдумчивый командир-воспитатель. Запомнилось, как он говорил о страхе - «Ну как, товарищи, страшно было?». Он развил эту тему на доступном для бойцов языке, но достаточно глубоко. Страх он представил как вполне законное и естественное чувство, стыдиться которого вовсе не следует. Стыдно солдату должно быть не за испытываемый страх, а за неспособность подавить, преодолеть его в себе. Бесстрашных же людей, как утверждал Афанасий Васильевич, не бывает.
В последующем моем общении с Лапшовым не раз приходилось вспоминать это его утверждение и, признаться, каждый раз я подумывал: а не слукавил ли тогда, мой дорогой комдив? Ведь вот сейчас совсем не видно, что тебе хоть чуточку страшно!
Таким был А.В. Лапшов. Сам он казался совершенно бесстрашным.
Возвращаясь к ходу боя за город Малая Вишера, отмечу, что с утра 25 октября 1941 года противник возобновил бой в городе и в течение дня наши части оставили последний.(По боевым донесения город был полностью занят противником 24 октября - И.Н.)

Наступательные бои от реки Малая Вишерка до реки Волхов.

Заняв гор. Малая Вишера, противник перешел к обороне на рубеже, проходившем по правому (западному) берегу речки Малая Вишерка.
Насколько помню, 259-я дивизия противостояла ему на участке деревни Пустая Вишерка, на южной окраине города. КП дивизии располагался в деревне Красненка, а я со своим 427-м батальоном - в деревне Дора. В течение одной-двух недель стороны активных действий не предпринимали, ограничиваясь поиском, и с нашей стороны разведкой боем.
Примерно в середине ноября 52-я армия перешла в решительное наступление, в котором 259-я стр.дивизия должна была во взаимодействии с наступающей слева, 267-й стр.дивизией, овладеть гор.Малая Вишера. Причем, как я это представлял, по замыслу операции наша дивизия должна была, охватывая город с севера, отрезать противнику пути отхода вдоль Октябрьской железной дороги на поселок Большая Вишера.
Одновременно, 267-я стр.дивизия то самое должна была сделать с юга и, «оседлав» дорогу между деревнями Некрасово - Папоротно, сомкнуться с частями Лапшова западнее города.
Выполнить эту задачу полностью, нам оказалось не под силу. Противник упорно держался, используя тактические выгоды своего расположения: передний край его обороны проходил по обрывистому берегу речки и, кроме того, был усилен проволочными заграждениями и минными полями. К тому же, мы не располагали достаточными средствами подавления. Артиллерии и авиации у нас было мало, боеприпасов также.
Наконец следует признать, тогда мы еще не успели набраться боевого опыта. Тактические приемы наших командиров были бедны и однообразны. Преобладала атака «в лоб», к маневру прибегали редко.
Да и трудно было ожидать иного, когда среднее звено нашего командного состава (взвод, рота и батальон) в основном состояло (я здесь не имею в виду кадровые части РККА) из людей, призванных из запаса, то есть с недостаточной боевой подготовкой, или иногда и вовсе без нее и, тем более, без боевого опыта.
Например, 427-й саперный батальон имел в своем составе кадровых командиров (не считая 3-4 молодых мл.лейтенантов, только что окончивших военное училище) всего 4-х человек: зам.командира по МТО, ст.адъютанта и двух командиров рот. Остальная часть командиров состояла из призванных в армию инженеров и техников строителей и иных специальностей. Лишь некоторая часть из них имела весьма небольшую военную подготовку, остальные не имели ее вовсе.
Чем мы были сильны, так это высоким политико-моральным состоянием своих людей, что и помогло нам противостоять немцам.
Атаки 259-й стр.дивизии на гор.Малая Вишера долго не давали успеха. Хотя наши стрелки лезли буквально напролом и несли большие потери, но сбить немецкую оборону не могли. Лапшов в эти дни почти совсем покинул свой КП и больше пребывал в полках, батальонах и ротах.
Однажды, будучи вызван к нему, я нашел его сосредоточенным и невеселым. Встретил он меня своей обычной, известной всей дивизии, приговоркой: «вот ведь черт возьми, что получается!»А это означало, что дела идут неважно и что командир дивизии обеспокоен.
Обратился он ко мне на этот раз в несколько странной форме, совсем не напоминавшей приказ:
- Слушай, товарищ Таут, помоги! Дай мне одну из твоих рот. Надо усилить правофланговый полк, а у меня ничего больше для этого нет!
Конечно, это было принято мною к исполнению немедленно и беспрекословно.
Загадка столь нерешительного поведения, тем более со стороны Лапшова открылась мне несколько позже, когда в одной из бесед Афанасий Васильевич признался, что ему однажды сильно попало за использование специальных войск не по назначению. В данном же случае использование саперной роты по замыслу комдива обошлось для дела как нельзя лучше. Стрелковый полк (номер его и фамилию командира к сожалению забыл), на усиление которого поступила 1-я рота 427-го саперного батальона, до этого вел безуспешные атаки на деревню Пустая Вишерка - один из узлов сопротивления в системе обороны противника.
По свидетельству бывшего дивизионного инженера майора Федора Ивановича Марчака, находившегося в тот день в боевых порядках этого полка, стало ясно, что какой-то представитель то ли штаба армии, то ли политотдела армии, посоветовал командиру полка использовать саперную роту была для удара противнику во фланг.
Командовал ротой старший лейтенант (фамилию забыл), украинец по национальности, спокойный и даже несколько флегматичный человек. Воспользовавшись отвлечением внимания противника яростными атаками стрелков с фронта, саперы перешли на правый берег речки Малая Вишерка и, внезапно появившись на дороге Малая Вишера - Неболчи - Тихвин, стремительно ворвались в Пустую Вишерку с северной ее окраины. Остальное было, как говорится, уже «делом техники»: противника был выбит и вся его оборона к северу от Малой Вишеры стала «сматываться» к югу. К исходу дня части Лапшова вышли на северную окраину города и вскоре заняли коттеджи железнодорожного поселка и стекольный завод.
Поучительный факт: в то время как стрелковые подразделения, атаковавшие Пустую Вишерку с фронта, несли серьезные потери, саперы, ударившие во фланг, отделались сущими пустяками. Бой за Пустую Вишерку был первым успехом дивизии после ее прибытия на Волхов, и здесь она взяла первые хотя и скромные трофеи: одну танкетку, две противотанковые пушки, несколько тяжелых и легких пулеметов, много автоматов и другого стрелкового оружия и боеприпасов.
А.В.Лапшов, понимая значение этого успеха для укрепления боевого духа и формирования традиций дивизии, не скрывал своей радости и удовлетворения. Бодрый и веселый заехал он в освобожденную Пустую Вишерку к саперам, которые снова были возвращены в резерв командира дивизии и вели здесь сбор трофеев. Захватив в деревне немецкую офицерскую «каптерку», саперы встретили комдива импровизированным банкетом, выставив на стол яства почти со всей Европы. Тут были и венгерские вина, и французский коньяк, норвежские сардины, голландский шоколад и сигары и т.д. и т.п.
Выйдя затем побеседовать с бойцами и поздравив их с первым успехом, Афанасий Васильевич задал им вопрос:
- Ну как сейчас вы думаете, можем ли мы немца колотить?
Ответом были дружные утвердительные возгласы, а когда шум поутих, один пожилой и, видно, бывалый сапер, показывая свою трехлинейку, сказал:
- Товарищ полковник, нам бы вот эти штуки заменить автоматами! Было бы куда сподручнее его бить!
Лапшов согласился с солдатом, но предупредил, что пока автоматического оружия у нас не хватает, надо бить врага всем, что есть под рукой. И закончил:
- А вы, товарищи, не ждите и сами вооружайтесь. Вон сколько уже собрали этого добра!
Эта мысль комдива нами была подхвачена и с того дня жалоб от саперов на недостаток оружия или боеприпасов слышно не было. Каждый раз, когда поле боя оставалось за дивизией, саперный батальон пополнялся разным вооружением, и немецким и нашим. Особенно привлекали бойцов, конечно, автоматы и легкие пулеметы - немецкие «МГ-34» и наши пулеметы Дегтярева «ДП». Трудно сказать как, но, несмотря на наличие в дивизии специальных команд по сбору оружия, саперы ухитрялись подобрать все для себя подходящее раньше их.
Снабжение боеприпасами немецких образцов оружия также не составляло для нас проблему, так как в окопах и «бункерах» оставленных противником, мы всегда находили (и часто в изрядных количествах) патроны всех калибров, и ручные гранаты, мины и прочее. Немцы в отношении боеприпасов были явно расточительны.
Все же Лапшов прослышал таки об излишках оружия в 427 саперном батальоне (по табели того времени саперам мало, что было положено из автоматического оружия), и стал эти излишки периодически отбирать. Причем делал он не в обидной для нас форме, а опять-таки в виде просьбы: «Слушай, не дашь ли мне штук десять «дегтярей»? Надо стрелкам помочь!» Или: «Нет ли у тебя патронов для «фрицевских» автоматов? Разведке надо срочно дать тысяч пять!»
Конечно, эти «просьбы», если только имелась возможность, выполнялись незамедлительно и беспрекословно. Зато и мы знали, что комдив, в случае чего, и нас в нужде не оставит.

Осуществить окружение и разгром вражеский гарнизон в гор.Малая Вишера не удалось, 259-я стр.дивизия не смогла выйти на пути отхода противника на Большую Вишеру, не смогла и соединение с частями 267-й стр.дивизии не состоялось. Остатки немецкого гарнизона успели выскользнуть из города и, в начале двадцатых чисел ноября город был полностью занят частями Лапшова. Здесь 427-му саперному батальону пришлось поработать уже по специальности. Немцы уходя понаставили в домах и дворах много мин и мин-сюрпризов. Ворвавшиеся в город передовые подразделения стрелков, забывшие об осторожности и недостаточно инструктированные, понесли досадные, неоправданные потери. Командир дивизии был вне себя, и разносу свой штаб за непредусмотрительность.
Почти весь 427-й саперный батальон был брошен на проверку и разминирование города, и город в короткий срок был полностью очищен от мин. Тогда же в дивизии был установлен порядок «освоения» населенных пунктов, освобождаемых от противника. Он неуклонно соблюдался, части дивизии в последующем (в поселке Большая Вишера, станции Гряды и других населенных пунктах) потерь на минах-сюрпризах не имели.
После освобождения Малой Вишеры 259-я стр.дивизия на некоторое время перешла к обороне. Штаб дивизии расположился в городе, но для КП Лапшова была начата постройка блиндажей, вынесенных вперед, за черту города.
В это время в дивизию прибыл член Военного совета Волховского фронта армейский комиссар 1-го ранга А.И.Запорожец. По-видимому тов. Запорожец имел опыт войны 1914-1917 г.г. и ему очень понравились строившиеся убежища: «Такие, как надо!» Тут Лапшов не преминул сослаться на меня, как на «старого вояку», носителя такого опыта в дивизии. Я был вызван к Запорожцу и получил от него «благодарность за службу», а через 2-3 недели Афанасий Васильевич весьма тепло и прочувственно поздравил меня с присвоением воинского звания «майор».
Оказывается, он успел в Малой Вишере доложить Запорожцу мою биографию и просил его «исправить положение» и присвоить мне строевое звание.
Конечно, после этого настроение у меня стало куда бодрее, и я уже не чувствовал себя «обиженным сиротой» среди своих соратников в дивизии. А отношения мои с Афанасием Васильевичем стали более теплыми, дружескими и более доверительными.
Однако вскоре, произошла и первая моя размолвка с комдивом, хотя и по пустяковому делу. Наступили зимние холода, а с ними и новые лишения для наших бойцов. Особенно тяжело было стрелкам, жившим в окопах и примитивных укрытиях на переднего края.
Поэтому, как только мы овладели гор.Малая Вишера, я, вспомнив Первую Мировую войну, организовал в батальоне мастерскую для изготовления печей - «буржуек», труб к ним и строительных скоб, которые намного облегчили сооружение на переднем крае блиндажей и землянок.
Жестянщики, кровельщики и кузнецы были набраны у себя в батальоне. Инструмент изготовили сами, частью же собрали в городе - в железнодорожных мастерских и на стекольном заводе. Помещение, удобное для работы, нашлось там же. Сбор материала организовали на пожарищах, которых было достаточно в городе и окружавших его деревнях (кровли сгоревших зданий, скелеты кроватей и т.п.).
Дело пошло так, что скоро от требований на нашу продукцию из частей дивизии не стало «отбоя». И вот кто-то пожаловался комдиву, что саперы-де его обижают и отпускают ему печи, трубы и скобы в недостаточном количестве. Не поняв в чем дело (Лапшов ничего не знал об организованном нами производстве), комдив вызвал меня, и когда выслушал мой доклад. Сначала пожурил за то, что я не держу его в курсе таких мероприятий, потом, обращаясь к комиссару Майзелю, принялся расхваливать «своих саперов», и в заключение, схватив меня за руку, выпалил: «Спасибо, господин поручик!»
Я оторопел... и ничего сперва не мог выговорить, а Лапшов заметив это, рассмеялся и спросил: «Неужели обиделся? Я же пошутил!» Ответил я ему не совсем сдержанно (до сих пор жалею об этом), что-то вроде, что считаю подобные шутки в служебных разговорах неуместными, что имею звание, присвоенное мне в Красной Армии, и что прошу в обращении со мной держаться уставных положений.
Не знаю, чем бы это закончилось, но в это время Афанасия Васильевича куда-то срочно вызвали. Он вышел и тогда вмешался полковой комиссар Майзель. Он стал мне выговаривать, что нельзя быть таким обидчивым, тем более на Афанасия Васильевича, человека большой души и искренности, весьма простого в общении, но порывистого и не всегда сдержанного. Комиссар заверил меня, что комдив доволен моей службой, уважает и ценит меня и он, вовсе не хотел обидеть меня.
Когда Афанасий Васильевич вернулся, я уже «отошел». Поразмыслив, я понял, что такая моя обидчивость будет оправдывать и такое ко мне шутливое обращение.
Мы помирились, потрясли друг другу руки и больше никогда об этом случае не вспоминали.


Вскоре дивизия, наступая вдоль Октябрьской железной дороги, начала бои за поселок Большая Вишера. Как и прежде фронтальные наши атаки по тем же причинам, успеха не имели. Противник превосходил нас количеством автоматического оружия, минометов и артиллерии и оказывал сильное огневое сопротивление, подавить которое нашими средствами не удалось.
Однако ни безрезультатность атак, ни ощутимые потери не смогли погасить боевой наступательный дух бойцов дивизии. Он остался высоким, и не в последнюю очередь мы обязаны этим личности ее командира полковника А.В. Лапшова.
И днем и ночью, появляясь в боевых порядках частей, Афанасий Васильевич со свойственным ему редким умением поднимал у командиров и бойцов бодрое настроение и уверенность в конечном успехе боя.
Наряду с этим постепенно выявлялись и другие качества А. В. Лапшова, не всегда и во всем принимавшиеся положительно. Был он слишком эмоционален и горяч, и порой не мог себя сдерживать, взрываясь по нестоящим поводам. Действовал он иногда чересчур прямолинейно и слишком подчиняясь чувству. Стремясь быть всегда впереди, он мог безрассудно броситься в атаку во главе батальона и даже роты.
Вспоминаются ходившие в штабе дивизии разговоры, будто бы начальнику штаба армии тов. Рождественскому, по какому-то случаю пришлось напомнить Лапшову: «Ведь вы дивизией командуете, Афанасий Васильевич, а не батальоном!»
Все же это был героический, отчаянно смелым человеком и этим, конечно, импонировал бойцам и командирам.
В ходе этих фронтальных атак на поселок Большая Вишера командир дивизии опять брал для усиления стрелков одну нашу роту саперного батальона. На этот раз это не помогло, успеха не было.
По странному совпадению, саперам и в этом случае как ив октябре месяце при обороне Малой Вишеры пришлось взаимодействовать с батальоном капитана Закирова. На этот раз капитана я встретил на КП Лапшова, куда его принесли на носилках. Автоматной очередью у него были перебиты обе ноги. Несмотря на изрядную потерю крови (врач не разрешил тогда излишние разговоры с раненым), капитан сохранял бодрое, боевое настроение, но жаловался на слабую поддержку стрелков артиллерийским огнем.
Лапшов был озабочен и малоразговорчив. «Вот, черт возьми, что получается!» - встретил он меня своей обычной приговоркой, жалуясь на ход дел. Все же, то ли по указанию из армии, то ли решением самого Лапшова, был предпринят наконец маневр по охвату Большой Вишеры с юга. Один стрелковый полк, усиленный саперной ротой и орудиями дивизионной артиллерии для стрельбы прямой наводкой, в один из декабрьских пасмурных дней перешел перед рассветом речку Большая Вишерка и углубился в лес.
Не встретив поначалу серьезного сопротивления, стрелки и саперы начали быстро продвигаться в северо-западном, а затем в северном направлении.
Одновременно, наступавшая справа от нас 111-я стрелковая дивизия полковника С.В. Рогинского, создала для противника угрозу обхода Большой Вишеры с севера. Опасаясь перехвата нами дороги Большая Вишера - Гряды и полного окружения, противник наконец оставил поселок и отошел на Гряды. Таким образом, повторилась история, имевшая место в Малой Вишере: окружить и полностью разгромить противника нам не удалось и на этот раз.
Произошло это и в третий раз, неделю-другую, спустя, когда противник, упорно оборонявшийся в поселке Гряды и, будучи почти полностью окруженным, собрался в кулак и, смяв «оседлавший» дорогу на выходе из поселка стрелковый батальон 259-й стр.дивизии, ушел на Дубцы и далее на Чудово.(фактически батальон - 200 бойцов не смог бы удержать отход из Гряд 424-го пехотного полка, отход которого обеспечивал встречный удар со станции Дубцы, т.е. в тыл нашего батальона нанесла удар немецкая группировка в составе: 1-го батальона 422-го пехотного полка, 1-го батальона 322-го пехотного полка и танковой роты (в роте по штату около 17-и танков)).
Части и подразделения дивизии всех родов оружия - стрелки, артиллеристы, саперы - вели себя в этих боях достойно и, несмотря на потери, смело шли на врага, не проявляя малодушия или нерешительности. И все же противнику удавалось, хотя и с большими потерями, уходить от полного разгрома. Наша нерешительность в маневрировании, недостаточность сил, выделяемых для охвата и обхода, и, наконец, уже упоминавшаяся ограниченность средств для подавления огня противника были, по моему разумению, в этом главными причинами.

В памяти моей сохранился один эпизод, довольно ярко характеризующий Афанасия Васильевича Лапшова, как солдата-рыцаря, которому не чуждо благородное отношение к поверженному врагу.
В боях под Большой Вишерой Лапшов, а вместе с ним и я, некоторое время находились в стрелковом полку, обходившем поселок с юга. Как то мы шли, сопровождаемые двумя автоматчиками, по лесной дороге к одному из батальонов. Впереди шел бой и на дороге происходило обычное для такого случая движение в обе стороны. В тот момент, когда нас обогнали парные обозные сани, груженные боеприпасами, впереди показался идущий навстречу и сопровождаемый одним конвоиром пленный немецкий солдат. Это был невзрачный вояка, жалкий «фриц», несмотря на мороз одетый в легкую шинеленку и обутый в кожаные ботинки, с головой, обмотанной каким-то тряпьем под суконной пилоткой. Немец дрожал от холода, то и дело вытирал красными руками мокрый нос.
Вдруг наш обозник, здоровенный детина, одетый и обутый, как мы все тогда, в меховое и теплое, остановил лошадей и сошел с саней, Подойдя затем к немцу и отстранив левой рукой конвоира, он со всего размаха, сильным ударом в лицо, сбил «фрица» наземь. Все произошло так быстро, что Лапшов, шагавший до этого в хорошем и бодром настроении, остолбенел от неожиданности. Крепко выругавшись, он подозвал героя - обозника к себе:
- Зачем ты его ударил?
- Товарищ полковник, так это же фриц.
Тут Афанасий Васильевич взорвался и, едва сдерживаясь, прочел обознику целое поучение, смысл которого сводился к тому, что у нас, русских, есть древнее правило: «Лежачего не бьют!», что как раз именно «фрицы» этого не понимают и что он, обозник, стало быть сам сейчас не лучше «фрица». Справившись, встречался ли обозник с фашистами, у которых в руках автоматы, и, получив отрицательный ответ, Лапшов заключил, что ему надо попробовать свое геройство и указал в сторону, откуда доносился шум боя. Кончилось эта история тем, что незадачливый «герой» распоряжением комдива обозник был переведен из повозочных в рядовые одного из строевых подразделений своего батальона.
С помощью сопровождавших нас автоматчиков, окровавленный «фриц» поднялся с земли и привел себя в порядок. Накоротке опрошенный мной немец показал, что является ефрейтором противотанкового отряда («панцерегер абтайлунг») 126-й пехотной дивизии, по фамилии Вебер. Он назвал имена своих ближайших начальников и дал ряд других интересных для нас сведений о 126-й пехотной дивизии. Наконец он сознался, что состоял в «Гитлер-югенде». По всему было видно, что «фриц» говорил правду.
- Спроси его, как воюют наши, и боится ли он их? - попросил Лапшов.
- Тапфере зольдатен (храбрые солдаты)! - ответил немец на первый вопрос.
Ответ же на второй вопрос можно было понять так, что больше всего они боятся русской артиллерии, которая уж если бьет, то бьет наверняка, нанося большие потери.
- Вот видишь, - подытожил Афанасий Васильевич. - Если бы нам «огонька» побольше, брали бы мы их голыми руками!
Заканчивая историю с этим пленным, вспоминаю, как стрелок-конвоир доложил тогда, что взят был этот «фриц» в глубине боевого порядка наступавшего нашего батальона, когда он из снежной ямы открыл огонь
по проходившему мимо штабу стрелкового батальона во главе с его командиром. По-видимому, это был свой, немецкий вариант лесной «кукушки», которая была знакома нашим по предыдущей войне с финнами.
- А ведь этот «фриц» значит не трус! -заключил Лапшов, и на мое замечание, что и нас с ним, так вот, «за здорово - живешь» может подстрелить такая «кукушка», ответил:
- Нет, моя пуля еще не отлита!
Неоднократно высказывания в этом смысле, да и обычное его поведение под огнем противника, говорили, что Афанасий Васильевич в ту пору фаталистически верил в свою неуязвимость.
Уже после того, как наши боевые пути разошлись и он находился на должности заместителя командующего 4-й армии того же Волховского фронта, в одном из сохранившихся у меня его писем, Афанасий Васильевич писал (цитирую по письму от 22.06.1942 г.) «...я сейчас на новом месте и уже смерти не раз смотрел в глаза, но пока она боится подходить ко мне».

* * *

Вспомнился еще один неприятный для меня эпизод, имевший место в период боев за Большую Вишеру.
Когда немцы оставили этот поселок и стали отходить на Гряды, начавшие их преследования стрелковые части дивизии остались без артиллерийской поддержки.
Чтобы пропустить артиллерию вперед, надо было снять на дороге к Большой Вишере наше противотанковое минное поле.
Получилось так, что все мои роты были задействованы впереди, и кроме того (главная беда) карточка (формуляр) на это минное поле находилась у дивизионного инженера, который тоже был впереди, со стрелками.
А.В. Лапшов, торопясь туда же, на ходу приказал мне лично заняться этим делом, имея ввиду, что артиллерию нельзя задерживать ни на минуту, что она нужна впереди позарез.
Мне немного повезло. Оказалось, что тылы моего батальона, а с ним и нештатный учебный взвод, находились еще в Малой Вишере. Я вызвал оттуда на санях командира взвода с группой бывалых саперов с необходимым инструментом и приборами.
Когда мы подъезжали к минному полю, там уже стояла длинная колонна нашего артполка. Командир его сразу «навалился» на меня, беспрестанно торопя и напоминая, что у него боевой приказ, что его «ждут впереди», что ему нужно уже давно открыть огонь и т.д.и т.п.
В этой нервозной обстановке, без формуляра, т.е. не имея привязки минного поля к местности и не зная точно количества мин, из взаимного расположения и типы (в ту пору мы применяли одновременно и наши деревянные, и немецкие металлические мины), саперы работали хорошо, быстро, сноровисто и внимательно.
Обследовали мы тогда весь опасный участок дороги миноискателями и тщательно обработали щупами. В результате извлекли, как помнится, 24 мины.
Командир артполка нервничает и все время торопит меня. Проверили мы всю площадь еще раз с самого начала, но мин больше не нашли. Что делать? А вдруг...?
Решили вопрос по «философски»: двадцать четыре - число симметричное; меньше вероятности, что поставлено двадцать пять мин или другое «не симметричное» количество!
Командир артполка уже умоляет разрешить ему двигаться. Решаюсь: «была не была!»
Встали мы вдоль бывшего минного поля и... пропустили мимо себя весь артполк без всяких происшествий.
Въехав в освобожденную Большую Вишеру, я явился к комдиву и доложил об исполнении приказа
- Знаю, знаю! Молодцы! Иди отдыхай! - сказал А.В.Лапшов.
На следующий день зайдя в штаб дивизии, я узнаю, что утром на дороге, у моста, где вчера задержался артполк, подорвалась на мине автомашина ГАЗ-АА, следовавшая в Большую Вишеру с группой командиров из штаба армии.
У машины оторвало одно колесо и был поврежден передний мост. Машина при этом опрокинулась на бок, но к счастью, никто из людей не пострадал.
Расстроенный, почти бегом, я направился к дивизионному инженеру майору Марчаку. Федор Иванович, с украинским спокойствием и невозмутимостью, разыскал формуляр (карточку), злополучного минного поля и констатировал, что мин было поставлено... 25!
Вот так «философский» подход, вот так «симметричное» число!
В подавленном настроении отправляюсь с повинной, доложить о «ЧП» комдиву. И опять, как после оставления нами Малой Вишеры, он встречает меня, как ни в чем не бывало, приветливым и веселым:
- А, майор, здорово! Садись обедать!
- Да нет, - говорю, товарищ полковник, вот так-то и так-то!
- Слыхал! Ну и что же? Не будут торопиться в поселок за трофеями.
Нужно сказать, что в Большой Вишере нам досталось тогда порядочно трофеев и крупных (с десяток лошадей-битюгов, автомашины, вездеход и прочих мелких.
Из последних: пистолеты Вальтер, радиоприемники и фотоаппараты являлись тогда весьма заманчивым приобретением для каждого командира, тем более штабного. Может быть, поэтому слова Лапшова и не показались мне тогда далекими от истины.
- Да, товарищ полковник, это так, но вот мы все жене смогла обнаружить одну мину и...
- Да брось ты казнить себя! Что вы святые, что ли, саперы? Артполк прошел и ладно! А машину они починят. Иди и еще раз от меня поблагодари саперов за работу!
Конечно, я вышел от комдива успокоенный и взбодренный, готовый с новыми силами и преданностью продолжать службу у такого начальника.

После занятия нами поселка Гряды, противник упорного сопротивления уже не оказывал и к концу декабря - началу января был отброшен на левый берег Волхова. 259-я стр.дивизия, выйдя к реке, рассчитывала здесь передохнуть, подтянуть тылы, пополниться. Однако эти наши надежды не оправдались. В дивизию прибыл член Военного совета 52-й армии К.Л. Пантас с приказом: дивизии с ходу форсировать Волхов и атаковать с юга поселок Чудово.
Операция эта успеха не имела. Не успела дивизия перейти через реку, как была контратакована превосходящими силами противника. Части, перешедшие реку, были смяты и окружены в лесах, в районе деревни Званка. Пробиваясь на правый берег, они понесли серьезные потери.
Насколько помнится, не успели перейти Волхов и остались на правом берегу: один из трех стр.полков, один или два дивизиона артполка и некоторые подразделения других частей дивизии.
От моего 427-го саперного батальона на правом берегу остался лишь штаб, учебный звод и тылы. Все три роты саперов перешли реку с первыми стрелковыми подразделениями и вынуждены были потом пробиваться из окружения.
Сам я в те дни лежал больным в медсанбате и участия в этой операции не принимал. По чистой случайности и А.В. Лапшов на этот раз оставался на правом берегу, где задержался, руководя переправой частей через реку. С первыми же эшелонами за реку ушел комиссар дивизии полковой комиссар Павел Борисович Майзель.
Этот человек остался в моей памяти как культурный, образованный человек, типичный интеллигент, мужественный воин и настоящий патриот.
В армию он был призван с должности заведующего кафедрой марксизма-ленинизма одного из сибирских вузов и пользовался в дивизии, несмотря на штатский облик и манеры, должным уважением и авторитетом.
Из окружения он не вышел и считался без вести пропавшим, пока в июле-августе 1942 года его останки не были найдены в лесу, южнее деревни Званка, бойцами 59-й армии. Опознан он был по найденным при нем документам.

* * *

Бои у Званки шли несколько дней, в течение которых продолжался выход на правый берег бойцов и командиров дивизии, пробившихся из окружения группами или в одиночку.
Среди вернувшихся оказался и мой тогдашний непосредственный начальник, дивизионный инженер майор Федор Иванович Марчак. Это был человек большого мужества, отличавшийся настойчивостью и личной отвагой. Забегая в перед, замечу, что Марчак, в июне 1942 года в составе той же 259-й стр.дивизии, входившей тогда во 2-ю Ударную армию, вторично попал в окружение. Пройдя через тяжелые лишения и опасности, после многодневных скитаний в тылу врага Федор Иванович все-таки вышел к своим, вплавь преодолев Волхов.

* * *

Вспоминаю я и подвиг, совершенный в те дни одним из подчиненных мне рядовых бойцов. В одной из рот батальона служил сапер Аленичев, пожилой человек вышесреднего роста, плотного, атлетического сложения, удивительно скромный и даже застенчивый. Держался он в подразделении как-то особняком от товарищей, был мало общителен, но всегда исправен, исполнителен и точен.
Выделяла его еще одна особенность: обращаясь или отвечая командиру, он всех «титуловал» не иначе, как «гражданин начальник». Научить его уставному обращению так и не могли, да и не до этого тогда было. Командир батальона резонно решил, что Аленичев очевидно отбывал срок в заключении, но проверять этого не стал.
Оказавшись в окружении, сапер Аленичев, по свидетельству вышедших с ним товарищей, проявил исключительное присутствие духа и распорядительность. В критические минуты боя вокруг него собралась группа саперов, решивших во что бы то ни стало пробиваться к своим. По мере продвижения группы на восток численность ее возрастала, к ней присоединялись бойцы других частей, стрелки, артиллеристы.
Выйдя на опушку леса и увидев впереди Волхов, Аленичев остановил группу и, дождавшись темноты, один отправился в сторону реки. На пути он натолкнулся на тропу, протоптанную в снегу вражескими дозорами, патрулировавшими промежуток между двумя прибрежными деревнями. Изучив режим движения патрулей, Аленичев залег возле тропы (он был одет в белый маскировочном халате) и сумел без выстрела, втихую, снять двух «фрицев», составлявших очередной дозор.
После этого провести свою группу к берегу реки для него было простым делом. Противник обнаружил ее на льду и открыл по ней огонь, но наши бойцы были уже у своего берега. Потери группы свелись только к 2-3 легкораненным.


Неудача под Чудовом сильно расстроила Лапшова. Он досадовал на то, что дивизия не имела времени на подготовку к наступлению. Надо думать, что обстановка на фронте и положение Ленинграда не допускали никакой отсрочки. Однако командиру дивизии, как и другим его соратникам, переживать горечь трагедии у Званки было от этого не легче.
Оставленная на некоторое время на этом же участке в обороне, 259-я стр.дивизия (штаб в деревне Антушево) получила возможность привести себя в порядок, пополниться, подучиться и отдохнуть.
В середине января 1942 года дивизия была сменена прибывшими на фронт свежими сибирскими частями и, совершив фланговый марш через Гряды - Папоротно - Александровское в район Посад - Монастырь Отенский (40-45 км), поступила в резерв 59-й армии. Из района Посад незадолго перед этим была отброшена за Волхов 250-я пехотная дивизия противника, сформированная из испанцев и носившая название «голубой дивизии». Осталось много следов поспешного отступления незадачливых испанцев из «голубой дивизии», попавших под удары нашей (кажется 80-й) кавалерийской дивизии.
В Монастыре Отенском, где разместился Лапшов со штабом, испанцы оставили большую братскую могилу, нужно сказать, не без вкуса оформленную. Могила обращалана себя общее внимание и, конечно, не могла не заинтересовать и Афанасия Васильевича, тем более, что он, как воевавший в Испании против Франко, был уже знаком с испанскими фашистами.
Лапшова заинтересовала эпитафия, надпись на большом католическом могильном кресте. Воспроизвожу эту надпись, как она мне запомнилась: «Caidos por Dios et por Espana presentos» (правильно - Caídos por Dios y por España gracias)
Лапшов вызвал меня и приказал перевести эту эпитафию. Мои отговорки, что я-де не «классик», латыни, и тем более, испанского языка не изучал, и вообще по иностранным языкам не был силен, не были приняты во внимание. Не без лукавства, под одобрительные комментарии присутствовавших Афанасий Васильевич заметил: «Тебя, майор, учили, народных денег много на это истратили, а ты: «Не могу! Изволь перевести!». Делать нечего, пришлось разбираться. Середина фразы мне была ясна, а вот крайние слова никак не удавалось: корни их мне были неясны. Наконец я осмелился и решился перевести надпись так: «Павшим за бога и Испанию благодарность!».
Я до сих пор не знаю, насколько я тут наврал, насколько был верен мой перевод, но Лапшову эпитафия понравилась. По его мнению, слова испанцы подобрали красивые. Но затем, подумав, он довольно простодушно заметил:
- Конечно, за бога испанцы вольны «падать» где им угодно, но какие у них за резоны класть свои головы за Испанию в студеных новгородских лесах?
Вот это ему было совершенно непонятно. Кто-то из политработников шутливо посоветовал комдиву задать этот вопрос генералу Нуньесу Грандесу (из разведсводок было известно, что такое имя носил командир «голубой дивизии»).
- Взять бы его живым! Будьте уверены, он бы нам ответил тогда...!, - решительно и не без злобы заключил Лапшов.

Переход на левый берег Волхова и бои на реке Питьба.

В конце января 1942 года 259-я стр.дивизия снова была введена в действие, выйдя на Волхов на участке Шевелево - Ситно, она перешла реку и заняла оборону в районе деревни Горка.
Как я себе тогда представлял, это был левый фланг плацдарма на западном берегу Волхова, незадолго перед этим захваченного свежими сибирскими дивизиями 59-й армии.
Здесь 259-я стр.дивизия вошла на некоторое время в соприкосновение с упомянутой выше «голубой дивизией», но серьезных столкновений с ней не имела. Дело ограничивалось разведывательными поисками и огневыми стычками. Видимо, после урока, полученного на правом берегу Волхова, испанцы сильно нервничали и вели непрекращавшийся, беспокоящий ружейно-пулеметный и минометный огонь по нашему расположению.
Во всяком случае расположение 427-го саперный батальон, состоявшего в резерве комдива и размещенного в негустом, молодом лесу, в 1-1.5 км от переднего края, круглосуточно простреливалось шальными испанскими пулями и мы имели здесь, хотя и небольшие, но весьма досадные потери.
В один из дней в штаб дивизии привели испанца-перебежчика. Это был средних лет брюнет, с «торреадорскими» бачками, охотно отвечавший на заданные ему вопросы и давший много ценных для нас сведений.
Он показал, что в свое время воевал против Франко в рядах республиканцев и после их поражения проживал в Барселоне, где работал парикмахером. Потеряв вскоре работу и, будучи обременен большой семьей, он, якобы, впал в крайнюю бедность. Когда Франко приступил к формированию «голубой дивизии», предназначение которой поначалу замалчивалось, бывший республиканец, соблазнившись заработком (5 песет в день), записался в «голубые» на должность обозного (повозочного). Вскоре дивизия, якобы неожиданно для него, была отправлена воевать в Россию. Мало того, после понесенных дивизией в Посад - Отенский больших потерь, его из обозников перевели в строй рядовым стрелком. Считая этот перевод незаконным и, не желая, по его словам стрелять в русских, незадачливый доброволец улучил момент и перешел к нам со своим оружием.
В допросе испанца принял участие сам комдив. О чем они говорили, мне неизвестно, но потом в штабе дивизии рассказывали, что в ходе беседы с Лапшовым перебежчик всерьез расплакался. Несколько позже я напомнил Афанасию Васильевичу про этого испанца. Тогда Лапшов откровенно признался, что ему при допросе стало вдруг по-человечески жалко его. С одной стороны, бедствующая семья, голодающие дети, с другой - удивительная собственная наивность, превратили этого бывшего республиканца в фашистского холуя. Хорошо еще, что он сумел найти для себя правильный выход. Конечно, для себя он заслужил этим прощение, но что теперь ожидает его семью в Испании? Ведь она будет безжалостно репрессирована!
Примерно так думал и переживал за судьбу этого простого испанца Афанасий Васильевич Лапшов, этот, казалось бы, несклонный к мягкосердечию и сентиментальности, почти всю жизнь воюющий солдат.

* * *

В первой половине февраля 1942 года 259-я стрелковая дивизия вела бои в районе Копцы - Тютицы, что на Ленинградском шоссе, в 15-20 км южнее д. Спасская Полисть. Здесь дивизия видимо имела задачей перехватить его шоссе, являвшееся рокадной, обеспечивавшей противнику маневр почти во всем левобережье Волхова, от Чудова до Новгорода. Противник (против нас тут были уже опять немцы) оборонялся по своей обычной для зимнего времени схеме. Основную часть сил он располагал в населенных пунктах, превращая их в узлы сопротивления. Этим он давал своим людям возможность существовать с известной долей комфорта и вне боя проводить время в тепле.
Промежутки же между населенными пунктами (узлами сопротивления) немцы патрулировали дозорами, в виде усиленных подвижных и часто сменяемых групп. В случае необходимости, группы эти поддерживались огнем всех видов оружия с флангов и из глубины, а также контратаками резервов.
Оборона противника в полосе наступления 259-й стр.дивизии прикрывалась речкой Питьба, протекавшей в низине, заросшей ольшаником. Подступы к речке с нашей стороны представляли собой открытое поле, имевшее местами островки редкого низкорослого кустарника. Поле хорошо просматривалось и простреливалось из занятых противником населенных пунктов на шоссе. Вдобавок к этому в ту пору лежал мощный, толщиной до метра снежный покров. Одним словом, все это было к выгоде противника и затрудняло нас.
Настойчивые и многократные атаки наших стрелков видимых нам результатов не приносили. Потери же были чувствительные.
Лапшов дни и ночи проводил в боевых порядках стрелковых полков. Рассказывали, что несколько раз он появлялся в атакующих батальонах и сам поднимал бойцов, увлекая из вперед.
Однажды, во время одной из боевых пауз, я встретился с Афанасием Васильевичем в штабе дивизии. Он был невесел, пожаловался, что «мало огонька» (т.е. артиллерийской поддержки) и что стрелкам трудно преодолевать расстояния на поле боя по такому снегу и при таком сильном огне противника.
По второму вопросу я высказывал свое мнение, которым Лапшов с живостью заинтересовался. Я предложил ему: для вывода стрелков, если не на рубеж атаки, то возможно ближе к нему, попробовать применить старый и хорошо забытый инженерный способ сближения с противником, а именно «летучую» сапу.
На следующий день мне пришлось подробно рассказывать комдиву и одному из командиров стрелкового полка, что это такое, вспомнить севастопольскую оборону в 1855 году, закладку японцами «апрошей» при атаке первого и второго форта Порт-Артура, в войну 1904-1905 гг. и т.п.
Выслушав это с исключительным интересом, комдив повеселел и загорелся, будто вареный способ ворваться в Копцы теперь был найден.
Одна этого не случилось, стрелки хотя и сумели последовательной закладкой ночью несколько параллельных снежных траншей, почти без потерь приблизиться к противнику на 60-100 м, преодолеть это расстояние одним броском по снежным сугробам все равно не могли.
Противник встречал их сильным огнем автоматов и пулеметов. В этих условиях без хорошего артиллерийского «огонька», или танков, обойтись было нельзя и наши атаки вскоре были прекращены.
Примерно в эти дни имел место один эпизод, характеризующий Лапшова как деятельного и предприимчивого командира. В районе расположения одного из стрелкового полка, в густом березняке, была найдена наша 76-мм полевая легкая пушка, с передком и несколькими лотками снарядов, но без прицела (панорамы). Очевидно, пушка была брошена нашими частями, отходившими в октябре 1941 года на правый берег Волхова.
Узнав об этой находке, комдив приказал вытащить пушку на передний край и установить в кустарнике, для стрельбы прямой наводкой. Когда это было сделано, он прибыл на место сам, чтобы «научить» как стрелять из пушки, не имеющей прицела. Открыв затвор, комдив наводил орудие, глядя на цель через канал ствола. После 2-3-х выстрелов Лапшову удалось попасть в крышу одной из хат.
Наблюдавшие за результатами стрельбы в бинокль рассказывали, как после этого из хаты стали в панике разбегаться немцы. Комдив торжествовал! В дивизии этот эпизод долго комментировался в разных вариантах, но неизменно одобрительно для Лапшова.
«Волховский Чапай» - тогда пожалуй впервые кем-то было пущено в ход это, лестное для памяти Афанасия Васильевича сравнение.

* * *

Еще один интересный случай вспоминается из периода действий дивизии на реке Питьба.
Как-то ночью Лапшову донесли, что через передний край, в глубину нашей обороны проникла разведывательная группа противника. Комдив приказал командиру разведроты взять «фрицев» по возможности живыми.
Однако это не удалось. Немцы. будучи окруженными, отчаянно защищались и были все перебиты. Оказалось, что это были «эсесовцы» из охранного батальона «Адольф Гитлер». Все как один откормленные, здоровенные, рослые детины, в черных мундирах под шинелями и в маскхалатах.
Комдив был весьма раздосадован. Еще бы: какие ценные для нашей разведки «языки» прошли мимо рук!
Утешаться осталось лишь тем, что дивизия могла подтвердить, имевшиеся в высших штабах, непроверенны е сведения о прибытии на наш участок фронта этого специального батальона фашистских головорезов. Один из моих командиров рот потом рассказывал мне, как Лапшов пожелавший сам осмотреть трупы эсесовцов с нескрываемым торжеством ворочал ногой их головы и злорадствовал: получили-де свое, «высшая раса», палачи, кровопийцы и т.д. и т.п.
И здесь Афанасий Васильевич остался самим собой, он не смог сдержать своих чувств.

* * *

Однажды мы с Лапшовым обходили батальоны одного занимавшего оборону стрелкового полка. Впереди по маршруту находилась большая открытая поляна, хорошо просматриваемая и простреливаемая противником. Я знал, что на этой поляне уже имели место потери среди неосторожно пересекавших ее бойцов и поэтому предложил комдиву, что нам следует обогнуть ее, пройдя по кустарнику. Он, однако, испытующе взглянув на меня, предложил, для экономии времени, перебежать это пространство напрямик. Я подчинился и, когда вокруг нас начали посвистывать пули, я только и думал о том, когда же мы наконец добежим до кустов. Когда эта перебежка благополучно закончилась, и мы присели в кустах, чтобы отдышаться, Лапшов, улыбаясь, спросил меня, не нравится ли мне иногда пощекотать себе нервы? На это я ему ответил, что если бы мне и нравилось, то я все-таки не считал бы себя вправе этим заниматься. Увидев, что комдив еще не понял, почему «не вправе», я пояснил напрямик: «Какое, товарищ полковник, Вы имеете право зря рисковать своей жизнью? Ведь это не Ваша собственность, она принадлежит Родине, и распоряжаться ею по своему усмотрению, Вам никто права не давал!».
Афанасий Васильевич был озадачен. Подумав немного, он откровенно признался, что такой «морали» он еще не слыхал и что она, по его мнению, безусловно правильна. Он был еще более изумлен, услышав мой рассказ, как в кадетском корпусе, где я учился, офицер-воспитатель вел беседы со своими воспитанниками-мальчишками о поведении офицера в разных ситуациях, в том числе и в бою. Вспомнил я и разбиравшуюся на этих беседах тему «о браваде», в которой подробно разбиралось, где и когда таковая будет оправдана (и даже будет необходима) и где совершенно нежелательна и недопустима.
- Ишь ты, вон даже чему учили! - проговорил Афанасий Васильевич и прибавил раздумчиво: - А почему бы и у нас теперь не открыть кадетские корпуса?
Комдив, сам того не предполагая, предвосхитил события: в 1944 году у нас стали формироваться Суворовские училища.
Хотя Лапшов и признал «мораль» о неоправданном риске правильными, себя преодолеть он, видимо, не мог. Он продолжал, иногда совершенно бессмысленно рискуя, испытывать в боях судьбу. По-видимому, он действительно верил в свою неуязвимость и искренне верил, что поступает правильно.