«В перерыве между боев в одном полку он устроил маленький литературный концерт. Слушали не просто внимательно и уважительно, а вдохновенно, с упоением до тех пор, пока Павел Николаевич Шубин не прочитал первые строки своей знаменитой «Волховской застольной»:
«Редко, друзья, нам встречаться приходится,
но уж когда довелось...»...
Тут поднимает руку пожилой старшина и удивленно, с укором и с досадой в голосе заявляет:
- Что ж вы, товарищ военкор, вместо того, чтобы только свои стихи читать, народные песни исполняете?
Шубин сперва засмеялся, потом стал серьезным и душевно поблагодарил строгого слушателя:
-То, что вы, товарищ старшина, мою песню за народную приняли, для меня - самая высшая награда!»

Действительно, так получается, что самая высшая награда для любого поэта, когда его стихи уходят в народ, превращают в песни, они начинают жить своей обособленной «жизнью», в них иногда добавляют или заменяют слова, и в дальнейшем люди помнят стихотворение, но с трудом вспоминают фамилию поэта... Считая стихи и песни народными. А самая высшая награда, когда это происходит именно при жизни поэта.
Да и далеко ходить не надо, в одой из библиотек я стал спрашивать о книгах Павла Николаевича Шубина, книги-воспоминания о нем... Возникла некоторая пауза. Я добавил, что он поэт-фронтовик, служил военным корреспондентом во фронтовой газете «Фронтовая правда», воевал и проживал в нашем городе и районе в период с 1942 по 1944 год.
Вот только тогда, что-то стали припоминать, и в первую очередь вспомнили именно песню «Волховскую застольную».

14 февраля 2014 года исполнится ровно 100 лет со дня рождения Павла Николаевича Шубина.

Павел Николаевич Шубин родился 14 февраля 1914 года в селе Чернава Елецкого уезда Орловской губернии (ныне Измалковский район Липецкой области) в семье мастерового. В 1929 году уехал в Ленинград, где стал работать слесарем. В 1934 году поступил на филологический факультет Ленинградского государственного педагогического института имени А.И. Герцена, который закончил в 1939 году.
Первые его стихи появились в печати в 1930 году, а первый сборник стихов «Ветер в лицо» вышел в 1937 году. В 1940 году вышел второй сборник «Парус».
В годы Великой Отечественной войны Шубин был призван Главным Политическим управлением Красной армии (ПУРККА) на фронт, в декабре 1941 года он в звании майор административной службы служил на должности фронтового корреспондента в газете «Фронтовая правда» на Волховском фронте. Впоследствии на Карельском фронте, в Советско-японской войне на Дальнем Востоке и в Маньчжурии. В годы войны он создал свои лучшие стихи о русских воинах: «Полмига», «Битва на Дону», «Шофер» «Идет на родину солдат», «Мы устоим».
В 1943 году в блокадном Ленинграде вышла его книга стихов «Во имя жизни», а в 1944 году сборник «Люди боя» был издан в Беломорске.
За мужество и отвагу награжден орденами «Отечественной войны» 2-й степени и «Красной Звезды» и медалями: «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Японией».
Выписка из наградного листа:
«Шубин Павел Николаевич, представляется к ордену «Отечественной войны» 2-й степени,
Тов. Шубин П.Н. в редакции газеты «Фронтовая правда» на должности спецкорреспондента работает с января 1942 года.
Во время боев за прорыв блокады Ленинграда работал в частях 64 гвардейской и 18 дивизиях в качестве корреспондента газеты. Оперативно освещал ход боев,организовывал материалы от красноармейцев и командиров о взятии поселка № 5.
За время работы в газете написал большое количество стихов, частушек и песен, широко известных бойцам нашего фронта.
В качестве корреспондента «Фронтовой правды» принимал участие в подавляющем большинстве операций частей фронта.
Написал ряд стихов, посвященных освобождению Новгорода и боям за Новгород и о героях боев за Новгород, Любань, Мгу и др.
Тов. Шубин достоин правительственной награды орденом «Отечественной войны» 2-й степени.
Ответственный редактор
газеты «Фронтовая правда» Волховского фронта
14 февраля 1944 года полковник подпись /Б. Павлов/
Достоин правительственной награды орденом «Отечественной войны» 2-й степени
Начальник Политуправления
Волховского фронта
генерал-майор /К. Калашников/»

Впечатления военных лет наполнили стихи, составившие остальные прижизненные книги Шубина: «Моя звезда» (1947), «Солдаты» (1948), «Дороги, годы, города» (1949).
Умер Павел Николаевич 10 апреля 1950 года от сердечного приступа.

Военная судьба моя сложилась так, что однажды, на фронтовых дорогах я встретился, а затем и подружился с превосходным рус¬ским, советским поэтом Павлом Николаевичем Шубиным.
Многие сотни верст отшагали на пару, побывав в десятках частей и соединений, ведущих бои с врагом на различных участках фронта.
Тесно прижавшись друг к другу, чтоб не замерзнуть, укрывшись одной шинелью или полушубком спали, подловив под голову плаху, из одного котелка ели незатейливый харч, делили «хлеба горбушку и ту пополам».
Ну и на войне, как на войне: бывали накрыты одним вражеским снарядом, бросались наземь, прикрывая друг друга своим телом от разящих осколков «крякнувшей» немецкой мины, «вгрызались» в землю от хлюпающих рядом фашистских пуль.
По одному и тому же поводу гневались и восторгались, радова¬лись и грустили.
Я благодарен своей военной судьбе, которая подарила мне в боевые товарищи Павла Николаевича Шубина, ставшего мне родным и близким, соратником и единомышленником, с которым так много пережито и перечувствовано в суровые годы войны.
Павел Николаевич Шубин был достойным гражданином Родины, мужественным и отважным воином, крепко врезанным в строй бойцов, достойно исполнявшим свой ратный долг.
Я был во многих случаях первым слушателем или читателем только что народившихся стихов Павла Шубина, первым ощущал их громадное эмоциональное воздействие, первым, к кому Шубин обращался с просьбой высказать свое отношение к только что созданному поэтическому произведению.
Этими, может быть и не очень совершенными записками о Павле Шубине на войне, мне от всей души хотелось бы сегодня откликнуться на призыв поэта:

«Вспомним всех поименно,
Вспомним горем своим -
это нужно не мертвым,
это нужно живым».

Тем живым, что будут после нас, нашим внукам и правнукам, чтоб они помнили нас добром.
Здесь, на Липецкой земле, Павел Шубин обрел свою звонкую лиру, прошел с ней через суровые испытания войны, на которой он в полную меру познал, сколь безжалостна она и чудовищно жестока, пережил и прочувствовал все трепетным сердцем своим. И лира его звучала светло и призывно, наполняя сердца воинов и святой ненавистью к врагу, и мужеством, и отвагой, заставляя их и радоваться, и грустить, без чего не может жить человек.
Доблестный сын Отечества нашего гордо прошел по жизни Павел Шубин - поэт, гражданин и солдат, оставив нам немеркнущую о себе память в стихотворениях.
Ему и посвящаю эти записки.

Гвардии полковник Демин Ким Александрович

На плацдарме, за Волховым

В начале 1942 года, оправившись в госпитале после ранения, полученного в боях под Москвой осенью 1941 года, я получил неожиданное для меня назначение - в редакцию газеты Волховского фронта «Фронтовая правда» военным корреспондентом. Приказ есть приказ и как он мне не был неприятен, его следовало незамедли¬тельно исполнять. Преодолевая некоторую растерянность и, пожа¬луй, какую-то робость, я, через несколько дней, покинув Москву, прибыл к новому месту службы.
Полковой комиссар Константин Петрович Павлов, редактор «Фронтовой правды», направляя меня через несколько дней в части 52-й и 59-й армий, захвативших под Новгородом на левом берегу Волхова значительный по размерам плацдарм, обратил мое внимание на то, что сейчас очень важно собрать и обобщить опыт боев и что для этого необходимо выступление в газете непосредственных участ¬ников этих боев. Материалы следовало незамедлительно, используя все виды связи, ежедневно передавать в редакцию газеты.
- Постарайтесь, товарищ батальонный комиссар, побывать вот в этих частях, - указал он на моей карте, - И вот еще что. С Вами пойдет поэт Павел Шубин. Ему непремен¬но надо побывать в частях, которые сейчас ведут бои на плац¬дарме, встретиться с солдатами. Вы - опытный офицер, остерегите его... где надо, - и, помолчав, добавил: - Уберегите, удержите... если что.
Фронт у нас очень тяжелый: непролазные болота, полное без¬дорожье. Одним словом - дикий край, где поистине не шагала нога человека. Нужна исключительная выносливость, бдительность. Помните об этом всегда!
А Павел Шубин, прослышав, что в редакции появился новенький и совсем не журналист, счел нужным немедленно со мною познакомиться
Неторопливо, с легкой кавалерийской раскачкой, невысокого роста, широкоплечий, черноволосый и кареглазый, с небольшими черными усиками, он подошел ко мне и, взяв «под козырек», сказал:
- Давайте знакомиться! Я - Павел Шубин, если хотите - Павел Николаевич, по должности, по штату в редакции - писатель, поэт.
Мне показалось, что Шубина я где-то уже встречал, где-то видел это лицо, так мне знакомое, и вспомнил! Это же лицо М.Ю. Лермонтова! Таково было в те годы поразительное портретное сходство двух русских поэтов. Я сказал об этом Шубину, на что он с достоинством ответил:
- Лицом-то может быть я несколько и похож, но очень, очень далеко мне до Лермонтова. Для меня он величайший гений русской поэзии. А я..., ну да я..., пытаюсь писать хорошие стихи. Почитайте оцените сами.
Первая встреча с Шубиным произвела на меня приятное впечатле¬ние. Шубин был молод, ему было двадцать семь лет и, как я теперь понимаю, был в расцвете своих творческих сил и способностей.
Когда я сказал ему о приказе полкового комиссара Павлова, то увидел, что Шубин обрадован этим известием.
На другой день, рано утром, захватив немудреный «сухой паек», мы отправились в войска 59-й армии, занимавшими фронт от Новгорода до Чудова. Нам предстояло от Малой Вишеры преодолеть 35-40 кило¬метров по единственной дороге, проложенной саперами через непроходимые болота. Большая часть дороги была выстлана уложенными, поперек деревьями - бревно к бревну.
Ехать по такой дороге было одно мучение - тряска неимоверная, буквально выматывала душу. Кроме того, днем на дороге было опаснее, чем на передовой: фашистская авиация непрерывно бомбила и обстреливала из пушек и пулеметов все, что двигалось по дороге.
Самолеты атаковали даже одиночных солдат, идущих по настилу.
Проехав на попутном грузовике 15-18 километров и вконец намучавшись от изнурительной тряски и непрерывных тревог «Воздух!», мы выскочили из кузова машины и, полагаясь на самый безотказный вид транспорта - собственные ноги, вышли к Волхову, к линии фронта, значительно обогнав нашу полуторку.
В дороге я убедился, что мой новый товарищ Павел Шубин не неженка. Шубин оказался хорошо натренированным, выносливым человеком, и труднейшая дорога для него была неутомительная. Он шел легко, бодро, зорко наблюдая за воздушной обстановкой.
Мы обменялись мнениями о характере боевых действий на нашем участке фронта, и я пришел к выводу, что Шубин хорошо подготовлен и в военном отношений - он свободно разбирался в тактике, твердо знает уставные положения о боевых действиях взвода, роты и батальона.
Я спросил Шубина, когда и где он сумел получить такие военные знания.
- Как когда? Так ведь нас в герценовском институте учили и военному делу. Я не один раз бывал на военных сборах в нашем лагере. Если бы не назначили на службу в редакцию газеты, я, конечно бы, командовал взводом или ротой, а может со временем и батальоном, - сказал без всякой рисовки Шубин. И я был уверен, что из него вышел бы очень умелый, знающий и волевой командир.
«Почему же, - подумал я, - полковой комиссар Павлов просил меня уберечь, остеречь, удержать, если надо, Павла Шубина?» Потом уже понял, что Шубина надо было лишь сдерживать от неоправ¬данного риска, от стремления показать, что он ничем не хуже тех, кто сегодня ходил в атаку.
Я с удовольствием убедился, что Павел Шубин исключительно вынослив, легок на ногу, очень наблюдателен. Он с громадным аппетитом грыз сухари, ел со мной из одного котелка «горяченькое», что удавалось нам иногда получить из солдатских полевых кухонь.
Во многих частях и подразделениях 59-й армии побывали мы в те дни. Армия вела упорные бои по расширению прорыва в района Мясной Бор - Спасская Полисть, в который устремились войска 2-й Ударной армии. Продвинувшись на 75 километров, 2-я Ударная армия вышла в район юго-западнее Любани. Побывали в ее частях и мы. В пос. Дубоенк, где стоял штаб конников генерала Гусева, Павел Николаевич написал стихотворения «Ленинград в 1942 году», «Присказка» и другие.
Ленинград
Этот город бессонный, похожий на сон,
Где сияющий шпиль до звезды вознесен,
Город башен и арок и улиц простых,
Полуночный, прозрачный, как пушкинский стих,
Снова он возникает из мглы предо мной,
До безумия — прежний, до горя — иной.
Перерублен садовых решеток узор,
Под ногами валяется бронзовый сор,
Вечный мрамор Атлантов в подъезде дворца
Перемолот, дымится под ветром пыльца;
И на жгучую, смертную рану похож
Жаркий бархат оглохших Михайловских лож.
Что мне делать теперь? Как войти мне теперь
В этот раненый дом, в незакрытую дверь?
Здесь глаза мне повыколют жилы антенн,
Паутиной обвисшие с треснувших стен,
Онемят фотографии мертвых родных
И задушит зола недочитанных книг.
Ничего, я стерплю. Ничего, я снесу
Огневую - от бешеной боли - слезу.
На крестах площадей, на могилах друзей,
Всей безжалостной силой и верою всей,
Молча, зубы до хруста сжимая, клянусь:
- Ленинград, я к тебе по-иному вернусь!
По степям и болотам не кончен поход,
Над землею проносится огненный год,
На обломках Берлина ему затухать,
На развалинах Пруссии нам отдыхать,
И да будет, ржавея на наших штыках,
Кровь врага оправданием нашим в веках.
Там, в проулках чужих городов-тайников,
В час расплаты отыщут своих двойников
Каждый дом, каждый листик с чугунных оград,
Каждый камень твоих мостовых, Ленинград!
Кто посмеет упреком нас остановить,
Нас, из братских могил восстающих, чтоб мстить?
Слишком мало обратных дорог у солдат,
Но возникнешь пред тем, кто вернется назад,
Воплощением наших надежд и страстей,
Ты - внезапный и вечный в своей красоте,
Как бессмертная сказка на снежной земле,
Как мгновенный узор на морозном стекле.

Мы очень уставали: ходили пешком по настилам через болота, добирались до передовых подразделений, ведущих бои, встречались с командирами, сержантами и солдатами - участниками ожесточенных рукопашных схваток. Питались скверно, от случая к случаю, где «повезет». И ежедневно, к вечеру нам надо было написать и обяза¬тельно отправить материалы в редакцию «Фронтовой правды».
Я с радостью отметил, что, несмотря на исключительно тяжелые условия работы, Павел Николаевич стал как-то заметно бодрее, энергичнее, он как бы расцвел, выбравшись из душных вагонов редакции.
Он жадно, пристально вглядывался в картины войны, прочувство¬вал и тяжело пережил ее жестокую действительность.
Павел старался узнать все сам: разговаривать с солдатами и командирами непременно лично, хотел знать об участниках боев не по сводкам и политдонесениям, а видеть их самому, слышать их голос, смотреть в их глаза, знать их чувства, мысли, настроения, переживая, слышать все от них самих, и для того, чтобы встретиться с такими людьми, надо было ползком, на «брюхе» добираться до него, в окоп, землянку, блиндаж.
Павел Николаевич по собственному опыту знал все тяготы жизни солдат тяжелейшего «болотного фронта». Также, как и все воины, спал в землянках, в блиндажах, не жаловался на неуют, не искал и не просил привилегий. Приятно отметить, что П.Н.Шубин не из тех, кто кичился своим званием, положением, образованием. Он был прост и искренен в обращении с людьми, и это притягивало к нему, возбуждало симпатию, сближало, вызывало доверие откровенность в разговорах.
Появление в подразделениях «живого поэта» всегда вызывало оживление, естественное любопытство воинов. Нас тепло и сердечно принимали, делясь всем, чем богат солдат на войне.
Павел Николаевич написал в этот период несколько стихотво¬рений, может быть лучших на войне. Это такие стихотворения, как «В секрете» и несколько позднее - «Клятва». Стихотворение «В сек¬рете» имело громадный успех. Его знали во всех частях, оно отвечало настроению солдат:

«В романовских дубленых полушубках
Лежат в снегу - не слышны, не видны.
Играют зайцы на лесных порубках.
Луна, мороз... И словно нет войны.
...........................................................
Березки, словно девочки босые,
Стоят в снегу. Как сиротлив их сон!
На сотни верст кругом горит Россия».

Мне повезло! Многие стихотворения как в этот период, так и позднее создавались на моих глазах, я был первым их читателем и ценителем, слушал их из уст Павла Николаевича.
А газета требовала все новых и новых материалов, новых корреспонденций - летописи войны: очерков и заметок о доблестных делах воинов, новых стихотворений Павла Николаевича Шубина об отважных, мужественных и доблестных солдатах, сражавшихся с врагом под стенами древнего Новгорода.

У Мясного бора, в долине смерти.

Весна 1942 года на Волхове была теплая, солнечная, ясная.
Розово-белой купелью цветения были украшены чудом, сохранившиеся сады деревень и сел, от которых остались лишь одни печные трубы, да поросшие бурьяном подворья. Пустые, безжизненные деревни, мертвые, незасеянные поля - все это проходило у нас перед глазами, вдоль фронтовых дорог, по которым нас носили натруженные ноги.
Я видел, что Шубина не радует ни яркое теплое солнышко, ни голубое небо, ни буйная зелень и яркое цветение, их все более мрачней, губы плотно сжимались и лишь желваки перекатывались на скулах, выдавая напряженность его внутреннего состояния.
По берегу Волхова мы подошли к деревне Масляно. Но ее не было. Стоял лишь столб, на котором было написано: «Здесь была деревня Масляно...» и далее перечислялось, сколько в ней было жителей, какое было колхозное хозяйство, очаги культуры, какие были угодья. А сейчас перед нами лежало истерзанное, разграблен¬ное древнее русское поселение.
Шубин был очень взволнован, негодование его могло прорваться мгновенно и только сильнейшим напряжением воли он сдерживал себя. Однако, когда мы вышли на берег Волхова у Селищенского поселка, где находилась понтонная переправа на наш плацдарм, открылась такая неописуемая красота, что и Шубин, и я были очарованы увиденным. Поэт повеселел, отрешился на время от мрачных мыслей и с большим чувством, вдохновенно прочитал мне старинную песню о седом Волхове, о вольном Новгороде, которую успел узнать на ночлеге от хозяина дома. Потом, позднее, я не раз изумлялся феноменальной памятью Павла Николаевича, которому было достаточно однажды увидеть или услышать, чтоб запомнить навечно.
В эти дни, шагая по фронтовым дорогам, Павел Николаевич прочитал мне превеликое множество стихов русских и советских поэтов. Особенно часто читал стихи Николая Тихонова, В.Рождест¬венского, Б.Лихарева, А.Гитович. В памяти Шубина удерживалась и хранилась вся русская поэтическая классика от Державина и Пушкина до наших дней.
Войска 59-й армии, в которой мы находились уже продолжительное время, вели упорные бои с противником за так называемый «коридор». В марте 1942 года резко осложнилось положение 2-й Ударной армии, захватившей к тому времени большой лесисто-болотистый район между железными дорогами Новгород-Ленинград и Новгород-Чудово. Растянувшиеся коммуникации армии часто нарушались противником. Из-за отсутствия горючего в армии остановились танки и автомашины резко снизилась обеспеченность войск боеприпасами и провиантом. Армия по приказу командующего Волховским фронтом перешла к обо¬роне.
Немецко-фашистское командование, стянув свежие части, ударили по флангам прорыва и замкнуло кольцо окружения. Бои за «коридор» ведший во 2-ю Ударную армию, были исключительно ожесточенными и кровопролитными, шли с нарастающим напряжением. Пробитый «коридор» оставался узким и находился все время под воздействием огня противника. Он беспрерывно как бы пульсировал, то сужаясь, то расширяясь в поперечнике от 2-2,5 км до нескольких сот метров.
В ожесточенных мартовских и апрельских боях погибли многие командиры и политработники, которых мы знали. Среди них были полковник Дорофеев - командир дивизии, майор Бартенев - командир полка, полковой комиссар Дмитриев - комиссар 267-й стрелковой диви¬зии и другие.
Бои не прекращались ни днем, ни ночью, велись за каждый метр, каждую пядь. Уставшим и поредевшим полкам и батальонам приходи¬лось вновь и вновь отбивать яростные атаки врага, поддерживаемых мощными ударами авиации. Начавшийся по приказу командования Волховского фронта отход 2-й ударной армии был сразу же установлен противником и 30 мая сильной группировке врага, удалось снова прорвать оборону частей 191-й и 372-й стрелковой дивизий у села Мясной Бор, захватить «коридор» и снова замкнуть кольцо окружения 2-й Ударной армии. Тогда перед войсками 59-й армии вновь была постав¬лена задача пробить «коридор» для вывода по нему окруженных войск 2-й Ударной армии.
Наконец в результате ожесточенных боев, в начале июня силами 7-й гвардейской бригадой генерала Копцова и 29-й танковой бригадой полковника Клименко и 65-й и 374-й стрелковых дивизий в упорных боях было сломлено сопротивление противника и разорвано кольцо окружения, однако ширине «коридора» не превышала 300 метров. Он простреливался пулеметами, и его солдаты назвали «долиной смерти», ожесточенные бои здесь шли за каждый метр. Солдаты проявляли исключительное боевое упорство, стойкость, мужество и отвагу.
Двое суток мы находились в частях 2-й стрелковой дивизии, стойко и мужественно отбивавшей все попытки врага вновь замкнуть кольцо окружения 2-й Ударной армии. Гордость и восхищение вызвали у нас солдаты сержанта Ивана Спиричева, которые накануне в ожесточенном бою, в рукопашной схватке уничтожили более 40 фашистов, все израненные, они не дали врагу закрыть «коридор». В этом же батальоне мы встретились с сержантом И.С. Шевченко, отделение которого отбило шесть атак врага, лезшего напролом, не считаясь с потерями. Солдаты стояли насмерть, не ушли с позиций ни на шаг, хотя там почти все и полегли. Ценой своей жизни они не дали немцам замкнуть кольцо окружения, занять «коридор», по которому все шли и шли усталые и изможденные непрерывными боями солдаты 2-й Ударной армии.
Тяжелую боевую службу несли героические шоферы наших частей, возившие по неимоверно тяжелым дорогам боеприпасы, продовольствие. А дороги действительно страшно тяжелые. С них ни на метр нельзя свернуть с настила ни вправо, ни влево - попадешь в бездонную трясину. Фашистская авиация круглосуточно барражировала над дорогами, пользуясь белыми ночами. Поэтому дороги были постоянно под огнем, под бомбежкой. С фронтовыми шоферами нас сводила военная судьба, мы были со многими из них знакомы и Павел Нико¬лаевич всегда с восхищением смотрел на этих отважных тружеников войны.
И вот там, под Мясным бором, у «долины смерти», создавалось стихотворение «Шофер», одно из лучших стихотворений Шубина той поры.
В этом, держащем в напряжении читателя, стихотворении Шубин точно передал неповторимое чувство напряжения всех сил при выполнении воинского долга. Стихотворение покоряет глубиной чувств, яркостью образа, правдой.

Крутясь под «мессершмиттами»
С руками перебитыми,
Он гнал машину через грязь
От Волхова до Керести,
К баранке грудью привалясь,
Сжав на баранке челюсти.

И вновь заход стервятника,
И снова кровь из ватника,
И трудно руль раскачивать,
Зубами поворачивать...

Но - триста штук, за рядом ряд -
Заряд в заряд, снаряд в снаряд!
Им сквозь нарезы узкие
Врезаться в доты прусские,
Скользить сквозными ранами,
Кусками стали рваными...

И гать ходила тонкая
Под бешеной трехтонкою,
И в третий раз, сбавляя газ,
Прищурился фашистский ас.

Неслась машина напролом,
И он за ней повел крылом,
Блесной в крутом пике блеснул
И - раскололся о сосну...

А там... А там поляною
Трехтонка шла, как пьяная,
И в май неперелистанный
Глядел водитель пристально:

Там лес бессмертным обликом
Впечатывался в облако,
Бегучий и уступчатый,
Как след от шины рубчатой.

В эти дни Шубин раскрылся мне еще одной своей особенностью - умением исключительно уважительно, доброжелательно относиться к собеседнику, он умел слушать, тактично направляя взволнованный рассказ солдата, только что вышедшего из боя, или рассуждения офицера о действиях своего подразделения.
Умел Павел Николаевич слушать «солдатские байки» - озорные, иногда «соленые», смешные истории, которые, как и в мирной жизни водятся и на войне. И сам Павел Николаевич был превосходным рассказчиком, интересным, красочным. Вдохновенно, душевно он читал стихи, свои и стихи других советских поэтов, которых он помнил великое множество.
Богатая цигарка-самокрутка, «наркомовская чарка», выдававшаяся солдатам, нередко солдатами отдавались от всего сердца Павлу Шубину в знак исключительного к нему уважения.
Сам же поэт был чужд и тени самомнения - никаких привилегий он нигде не просил и не добивался.
Бои наших войск в районе Мясного Бора, свидетелями которых мы были, произвели на Шубина неизгладимое впечатление. По дороге на военный телеграф Павел неузнаваемо для меня был тих и сосредоточен. Он не слушал меня и не вступал в разговоры, не читал, как обычно, стихов, не рассказывал своих изумительных историй.
Однажды, совершенно неожиданно Шубин спросил, знаю ли я стихи, которые он тут же и прочитал. Это была знаменитая «Баллада о гвоздях» Н.Тихонова, написанная им еще в 1922 году.
- Коли бы не было этой « Баллады о гвоздях» я бы ее сейчас написал, написал бы о солдатах сержанта Шевченко, какая в них сила духа! Какая беззаветная преданность Родине! Какое мужество и отвага при выполнении воинского долга. Какая сила духа! Все, почти все, полегли не поле брани, но врага не пропустили! Не попятились ни на шаг! Какие это богатыри! Сложили головы, но спасли тысячи жизней солдат 2-й Ударной армии.
Павел Николаевич был возбужден и растроган. Глаза его «предательски» блестели, голос от волнения дрожал. И я хорошо понимал его чувства.

Доброе сердце

Беспокойная должность у военного корреспондента: за один день становится он свидетелем или прямым участником различных событий на фронте, изменений в боевой обстановке, резкой перемене места нахождения - то на правом, то на левом ранге, то в стрелковом полку, то и танковой роте, то у артиллеристов, то у саперов, то у летчиков. Но должность военного корреспондента давала возмож¬ность видеть многое, что не видели, не могли видеть, другие
военнослужащие.
Каждый солдат, сержант, офицер имеет свое место в боевом расчете. Он имеет и место, где может приложить свою голову в окопе поспать в землянке, в блиндаже. А вот где же может притулить уста¬лую голову, протянуть натруженные ноги, обсушиться, погреться горячими щами или чайком военный корреспондент, странствующий из одной части в другую. Он не знает даже сам, где найти место, чтобы написать корреспонденцию, как будет ее отправлять, чтоб она своевременно попала в газету.
Вероятно там, где кто-то ушел на боевое дежурство, или кто-то из солдат и офицеров в знак уважения уступит свое место - «ложись, ведь ты у нас гость».
С превеликой признательностью я и Шубин пользовались таким гостеприимством.
Я видел Павла Николаевича в различных ситуациях, обстановке, наблюдал его отношение и к своему долгу, и к людям, и к обстоя¬тельствам. Спали мы с Павлом Николаевичем там же, где спали солдаты, уставшие в бою, накрывались одной шинелью, а утром делили горбушку хлеба, щепоть табаку, которым нас угощали и в пехоте, и в артиллерии, везде, где приходилось останавливаться, поговорить с солдатами по душам. В различных обстоятельствах, в боевой обстановке, в перерыве между боями, в дороге, на отдыхе Павел Николаевич Шубин показал, что он является безупречным, безукоризненным, превосходным другом и товарищем, верным и постоянным. У него была как бы внутренняя потребность быть всегда полезным людям, другу и доселе незнакомому, только что встречен¬ному человеку, к которому он был настроен всегда доброжелательно. Павел Николаевич стеснялся своей славы как поэт, поэтому не выставлял себя, свои заслуги, талант, старался оставаться в тени. Про него можно в полной мере сказать, что за друга он готов идти в огонь и в воду, что он последнюю рубашку не разделит, а отдаст, отдаст и последний кусок хлеба, нуждающемуся в них. А другом он был чистым и добрым.
Очень характерна в этом отношении его дружба с фотокорреспондентом «Фронтовой правды» Виктором Павловичем Чемко, которого мы звали стариком, так как ему в ту пору было 45 лет.
Старший лейтенант Чемко был отважным и храбрым человеком. Во все части фронта Чемко ходил с автоматической 25-ти зарядной винтовкой Федорова, на который установил снайперский прицел, и при малейшей возможности открывал огонь по немецким самолетам. Своей неустрашимостью, спокойствием в опасные моменты он вселял в бойцах уверенность в свои силы, желание всегда бить врага.
В мае 1942 года Чемко на плацдарме за Волховом в районе Спасская Полисть открыл огонь по пикирующему фашистскому самоле¬ту и точным попаданием в летчика сбил самолет, за что команду¬ющим 59-й армии генералом Коровниковым был награжден орденом Красной Звезды.
Очень был дружен Павел Шубин с Чемко. Они неоднократно вдвоем выполняли задания редакции «Фронтовой правды» в войсках. В итоге «парной» работы появлялись в газете фотографии ст.лейтенанта Чемко со стихотворными подписями Павла Шубина.
Большим знатоком и любителем крепкого чая был В. Чемко (не чурался он напитков и значительно более крепких). И вот, когда ему часами приходилось заниматься проявлением пленок или печата¬нием фотографий, Павел Николаевич добывал для своего друга чай -выменивал его на табак, на сало или на что-нибудь другое, заваривал в фарфоровом чайнике, добытым на разрушенном немцами под Чудово фарфоровом заводе «Коминтерн» (бывший Кузнецовский) и терпеливо ждал, когда освободится его друг. А за чаем велись долгие беседы. Виктор Чемко любил пофилософствовать, дискуссии и жаркие споры друзей порой надолго затягивались и подчас продолжались в пути на фронтовых дорогах.
Я неоднократно наблюдал, как Павел Николаевич восхищенно любовался своим другом: Виктор Павлович был статным мужчиной, высоким, с красивым лицом, с очень спокойным, уравновешенным характером. Когда в прифронтовых лесах созрела черника, я не один раз видел трогавшую меня картину, как майор Шубин, набрав котелок ягод, щедро угощал ими стершего лейтенанта Чемко, явно любуясь тем, о каким удовольствием Виктор Павлович ест их. Тут не вспомнить поговорку «для милого дружка и сережки из ушка». Доброжелательным, внимательным и можно сказать ласковым был Шубин и по отношению к другим людям, встреченным им на фронтовых дорогах. А к попавшим в беду, нуждающимся в помощи Шубина, он считал своей обязанностью быть им полезным.
Запомнился мне случай, когда Павел Николаевич Шубин поступил исключительно самоотверженно и благородно.
После нескольких дождливых дней, когда фронтовые дороги совер¬шенно раскисли, мы с Шубиным торопились на армейский военный телеграф, чтобы срочно передать материалы в газету. Идти по дороге было почти невозможно: грязь засасывала и разувала, стаскивала сапоги. Как мы не торопились, но ночь нас застала в дороге и продвигаться стало совсем тяжело, и, как назло, ни одной машины! Километров пять мы прошли, вытаскивая поочередно друг друга. Выбравшись на твердую обочину, закурили и вдруг услыша¬ли тяжелый стон.
- Кто здесь? Дайте голос! - спросил Шубин.
В ответ раздался снова стон и очень слабый голос:
- Помогите...
С трудом мы сделали еще несколько шагов в темноту и в непролаз¬ной грязи наткнулись на человека. Он настолько был взмучен и ослаб, что не мог даже подняться.
И тут я увидел, как Павел Шубин, этот крепыш, взвалил на плечи попавшего в беду офицера, которым оказался подполковник медицинской службы Левитан (родной брат диктора центрального радио), начальник одного из госпиталей 59-й армии. Так, водрузив довольно грузного Левитана на плечи, Шубин и донес его до гос¬питаля. А путь был не малый: около 3-3,5 километров бездорожья.
Пришли мы в госпиталь глубокой ночью, страшно измученные, но довольные: подполковник Левитан ожил, непрерывно благодарил нас, особенно П.Н. Шубина.
Комиссар госпиталя распорядился подкрепить нас коньяком, что было очень кстати и пришлось по вкусу Павлу Николаевичу. Однако воспользоваться гостеприимством, соблазнительным ночлегом в кроватях с чистым бельем, баней, мы не могли, надо было протопать пару километров в лес, где расположился военный телеграф и ПСД 59-й армии, чтобы еще до утра отправить материалы в редакцию.
Доброе сердце у Павла Николаевича, доброе и отзывчивое на чужую беду. Однако, когда благодарили его за это, за помощь или услугу, он очень стеснялся, смущался. Так получилось и с Левита¬ном.
Перед началом Новгородско-Лужской операции 1944 года мы с Шубиным как-то вновь оказались в районе, где располагался госпиталь Левитана.
Основательно устав и промерзнув за день, после длительных колебаний мы все же решились зайти к «спасенному» погреться, хотя и очень стеснялись, считая крайне неудобным напоминать о себе. Но, как говорится, голод не тетка. Зашли-таки и не раскаялись потом в своем поступке. Левитан был искренне рад нам и встретил, что называется «по королевски». Особенно он был рад встрече с Шубиным и просто терялся в своих стремлениях сделать для него что-нибудь приятное.
Мы вымылись в хорошей госпитальной бане-землянке, переоделись в чистое белье, нас прекрасно накормили, не забыв при этом подать и чарочку (а Павлу Николаевичу - две), приготовили постели, на каких мы не спали с самого начала войны. Правда, отдохнул и выспался хорошо только я. Павел Николаевич всю ночь играя в шахматы сначала с Левитаном, а потом со всеми умеющими играть врачами по очереди. Утром Шубин мне сказал: «Вот черти, доктора! Совсем не дали поспать. Но зато почти всех обыграл. Жаль, «горилки» было мало, выцедил всего одну бутылку коньяку».
Уйти из госпиталя утром нам не удалось: комиссар сказал Шубину, что пришла делегация от раненых, узнавших о том, что поэт Шубин находится в госпитале. Просят встретиться с Павлом Николаевичем, послушать его стихи.
Узнать это Шубину было конечно приятно, и он охотно, долго и вдохновенно читал раненым стихи. Читал и свои стихи, и своих друзей-поэтов, и стихи Пушкина, Багрицкого, Николая Тихонова, которого Шубин очень любил. Об этом выступлении в госпитале Павел Николаевич вспоминал не один раз.
В районе расположения госпиталя Левитане мы были еще несколько раз. Я всегда «подначивал» Шубина:
- Ну, как, Павел Николаевич, зайдем к «крестнику», чайку попьем, грамм по сто?
Но несмотря на великий соблазн Шубин всегда отказывался:
- Нет, ведь могут подумать, что мы нахалы, за «спзсение утопающих» мзду получаем. Нет, погрызем сухарики.
Скромность, застенчивость - драгоценные черты Павла Николаевича. И я очень ценил эти его человеческие качества.

Нам не надо меду с пасек...

Хорошо, что война состоит не только из сражений, боев, атак, неизбежных потерь, горестей и печалей. Жизнь продолжается и на войне, за нее и идет бой. И, как говорится, всякое бывает, - на войне как на войне. Если б на войне люди думали только о бое, об атаке, не смеялись, не веселились, не грустили по любимым и близким, по родным местам можно было бы, наверное, сойти с ума от безысходности.
Были и у нас о Павлом Николаевичем и веселые часы, знавали мы и заразительный смех от воистину комических происшествий, и радость от встреч с друзьями, товарищами. Бывали встречи - сюрпризы, которых и нарочно не придумаешь.
Я был очень обрадован сообщению из редакции «Фронтовой правды» том, что ко мне направляется П.Н. Шубин. Так весной 1943 года мы с Шубиным снова оказались вместе на пару в войсках 59-й армии.
Также, как и год назад, мы пошли в части армии, как бы поднимаясь по фронту от озера Ильмень до села Званка, в прошлом имения великого Державина.
Посетили мы две танковые бригады, неоднократно были в различных артиллерийских частях, у отважных и стойких духом зенитчиков, охранявших от фашистской авиации войсковые переправы через Волхов.
Естественно, что на своем пути встречали старых знакомых, о ком уже писали, знакомились с новыми героями боев. Не забывали ходить к героическим саперам, чей воинский труд на нашем фронте невозможно переоценить. Это они творили чудеса - быстро строили дороги, переправы, мосты, блиндажи, дзоты и другие фортификации.
За год «Фронтовая правда» напечатала много стихов, очерков и корреспонденции Павла Шубина, много озорных и остроумных частушек, сочиненных им, которые теперь лихо распевались сол¬датами.
Шубин был радостно возбужден - в частях армии нас встречали как старых знакомых гостеприимно. Во «Фронтовой правде» было только что опубликовано стихотворение «Слава», посвященное победе под Сталинградом. В эти же дни Шубин написал стихотво-рение «На Волховских рубежах», от которого веет былинной, богатырской удалью, выражена уверенность в нашей победе над врагом.
А вот эти четыре строчки оказались по-настоящему вещими!

«Мы, видавшие смерть на Волхове,
Прокаленные до седин,
Побываем в зверином логове,
С боку на бок качнем Берлин!

И когда он шатнется в пламени,
Озаряя ночную тьму,
Алый свет боевого знамени
Осенит нас в его дыму.»

Многие части 59-й армии в мае 1945 года участвовали в Берлинской операции и действительно с «боку на бок качали Берлин».
Газету со стихотворением читали везде, оно нравилось. И автора, «живого поэта» Павла Шубина встречали очень приветливо. Конечно, это поднимало настроение Шубина, как, безусловно, и мое.
Но дороге на пункт сбора донесений (ПСД) и телеграф Павел читал мне стихи, рассказывал о самых интереснейших путешествиях, о которых я расскажу позднее.
- Послушай стихотворение, оно называется «Мы прикрываем отход». И Шубин с большим чувством прочитал мне стихи,

« Отход прикрывает четвертая рота.
Над Волховом тусклое солнце встает.
Немецкая нас принимает пехота.
Мы - смертники. Мы прикрываем отход.
Браток! Вон камней развороченных груда -
Туда доползи, прихвати пулемет.
Кто лишний - скорей выметался отсюда,
Не видишь, что мы прикрываем отход!
Прощайте! Не вам эта выпала доля.
Не все ж отходить, ведь наступит черед...
Нам надобно час продержаться, не боле.
Продержимся - мы прикроем отход»
Не думай - умру, от своих не отстану.
Вон катер последний концы отдает.
Плыви, коль поспеешь, скажи капитану:
«Мы все полегли. Мы прикрыли отход»

Глаза Павла Николаевича горели, капельки поте покрыли его лоб. Он впился взглядом, ожидая оценки стихотворения.
- Великолепные стихи, Павел! - опомнившись, сказал я.
- Надо их немедленно передать по телеграф, завтра их напечатают, Превосходные стихи! - продолжал я. И я еще долго бы их расхваливал если б не увидел, что Шубин рассмеялся.
- Так это же не мои стихи! Их напечатали в газете 4-й армии и написал их мой давний, еще по Ленинграду, друг, хороший поэт Анатолий Чивилихин. Теперь, наверное, воюет, может быть, даже в 4-й армии.
И тут я удивил Павла Николаевича: я уже виделся с Анатолием Чивилихиным, встретился с ним в редакции газеты «На разгром врага» 59-й армии, куда его с должности командира стрелковой роты 110-й стрелковой дивизии перевели на должность писателя в армейскую газету.
К немалому изумлению Павла Николаевич я сказал, что у нас есть возможность незамедлительно, сейчас же, повидаться с его другом.
- Если редактор «не угнал» его в части, то мы можем встре¬титься с другом, разделявшим с ним одинаковые эстетические взгляды, выходца из одной поэтической ленинградской школы.
Встреча друзей-поэтов была бурной, теплой и очень трогатель¬ной, хотя оба и старались напустить на себя фронтовую суровость, быть без сантиментов.
Ну как же такую встречу не отметить чаркой?!
А вот чарки-то и не оказалось. Посуда, сама чарка, была, а чем ее заполнить - не было.
Анатолий Чивилихин принял все возможное, чтобы раздобыть хотя бы немного какого-нибудь «горяченького» напитка. Он незамедлительно, одну за другой обошел все землянки офицеров штаба армии, где могла оказаться «живительная» влага, но... тщетно! Не хранили офицеры ее из опасения, что она может «прокиснуть».
Кто-то из сотрудников редакции обнадежил сообщением о том, что накануне вечером в Военторге разгружали ящика с бутылками - несомненно, это было вино.
Но посланный к начальнику Военторга армии старшему лейтенанту Пинхасику офицер редакции вернулся ни с чем. Пинхасик отказал.
Вот тогда Шубин, о чем-то пошептавшись с Чивилихиным, оторвал от рулона полутораметровый кусок бумаги и что-то кистью написал и, обернувшись ко мне, сказал:
- Пойдем с нами. Тебя тут знают, делегация будет более внушительной.
Подойдя к землянке Военторга, попросили выйти к нам Пинхасика. Через некоторое время он вышел - важный, явно недовольный, всем своим видом показывающий непреклонность. И я подумал, что и наша одиссея провалилась. Но лицо Пинхасика вдруг расплылось в улыбке, через мгновение он уже хохотал. Куда девался его неприступный вид!
Я повернулся к Шубину и также, как Пинхасик, рассмеялся - друзья держали за края развернутый лист, на котором крупными буквами было написано:
«НАМ НЕНАДО МЕДУ С ПАСЕК, НАМ БЫ ВОДОЧКИ ПИНХАСИК».
Какое же средне выдержит, не содрогнется от такой просьбы, так красиво, оригинально выраженной?
Пинхасик не устоял. Более того, он оказался великодушным и щедрым - разрешил нам выдать (продать), оседлавшим Пегаса поэтам, больше того, что они первоначально запросили, взяв себе на память стихотворение, к нему обращенное.
Много было переговорено друзьями за этот день и долгий вечер. Сколько было прочитано стихов, рассказано беек, былей и небылиц!
По просьбе лейтенанта Глипсина Павел Николаевич прочитал стихотворение, написанное несколько раньше, во время пребывания гвардейском артиллерийском полку подполковника Колесова, «Клятва».
Подойдя ко мне, Анатолий Чивилихин восхищенно сказал:
-Какие образы! Характеры! Где он, чертушко, их разыскал? Ты только послушай:

«Хоронил детей своих - не плакал.
Шел на смерть - не слышал стона враг.
Словно на коня
Садился на кол
Запорожец с трубкою в зубах»

- Hy, Павел, ну, молодец! - восхищался Чивилихин.
В этот день и вечером нам с Шубиным «везло». Работника редакции армейской газеты уступили нам свои топчаны, покрытые обильно ело¬вым лапником. И за многие недели мы, сняв шинели и сапоги, превосходно выспались и, может быть, впервые за многие месяцы не слышали ночью надоевшей пулеметной трескотни, разрывов мин и снарядов.
А поутру мы уже снова шагали по фронтовой дороге в части армии за новыми материалами, за свежими впечатлениями, за сиюминутными свидетельствами летописи страшной войны.
Павел Николаевич вышагивал бодро. Он был весел и дорога с ее колдобинами, выбоинами, воронками от снарядов и бомб нам уже не казалась такой изнурительно и мерзкой, какой она была накануне.
Как и ранее, Павел читал мне стихи, которых он знал превеликое множество, увлекательно, красочно рассказывал о своих встречах: Александром Грином и... скрадывались расстояния, не замечалась тяжесть дороги и хоть на мгновение забывалась воина.